|
Как-то
в пасмурный
день 1939 года
мне
позвонил мой
близкий
друг,
профессор Антониус,
директор Шенбруннского
зоопарка. -
Вы
говорили,
что хотели
бы дать вашей
собаке на
воспитание
маленького
динго.
Шесть дней
назад одна
из наших
динго ощенилась;
приезжайте
немедленно
и выберите
какого
хотите...
Услышав эту
ошеломляющую
новость, я
тотчас же
бросился в
зоопарк,
хотя у меня
было
какое-то
важное
дело. Я
легко заманим
совсем
ручную и
очень
добродушную
мать-динго
в смежное
помещение,
а сам
выбрал из
копошившихся
в ящике
рыжевато-коричневых
меховых
клубочков
единственного
кобелька,
на котором
не было
никаких
меток, свидетельствовавших
о том, что
его предки
были
когда-то
спутниками
человека.
Динго - это очень
интересное
животное,
это
единственное
крупное
млекопитающее,
не
принадлежащее
к подклассу
сумчатых,
которое
было
обнаружено
на
Австралийском
континенте,
когда он был
открыт.
Помимо
динго,
высшие
млекопитающие
были
представлены
там только
несколькими
видами
летучих
мышей,
каким-то
образом
перебравшихся
в
Австралию.
Прочие же
млекопитающие
- обитатели
этого
континента,
с очень давних
пор
пребывали в
географической
изоляции,
принадлежали
исключительно
к
сумчатым,
во многом
еще очень
примитивным.
Кроме того,
там жили
еще и люди -
темнокожие аборигены,
находившиеся
на
первобытном
уровне: они
не
обрабатывали
землю, не
имели
домашних животных
и, видимо, по
культурному
и духовному
развитию
стояли
заметно
ниже своих
предков,
когда-то
поселившихся
там. Эти
предки были
такими же
хорошими
мореходами,
как нынешние
обитатели
Новой
Гвинеи.
Такой
регресс
аборигенов,
возможно,
связан с
тем, что добывание
пищи было
для
аборигенов
сравнительно
простой
задачей -
многие
сумчатые глупы,
и охота на
них не
требует
большой
изобретательности.
Вопрос,
является ли
динго настоящей
дикой
собакой или
он
происходит
от домашней
собаки,
попавшей в
Австралию
вместе с
первыми
поселенцами,
вызвал
много споров.
Сам я
твердо
убежден в
правильности
второй
версии.
Всякий, кто
хорошо
знаком с
физическими
признаками
одомашнивания,
ни на мгновение
не
усомнится в
том, что
динго -
домашнее
животное,
одичавшее
вторично.
Утверждение
Брема,
будто
пробежка
динго - это
пробежка
"настоящей
дикой
собаки, не
наблюдающаяся
ни у одной
домашней
собаки", в
корне неверно;
эскимосские
собаки
гораздо
больше, чем
динго,
напоминают
своими
движениями
волков и
шакалов. К
тому же для
динго
характерны
белые
"чулки" или
звездочки,
а кончик хвоста
у них почти
всегда
белый,
причем у
разных
особей эти
метки
распределяются
по-разному -
особенность,
никогда не
наблюдающаяся
у диких
животных,
но
постоянно
встречающаяся
у всех
домашних
пород. Я не
сомневаюсь,
что в
Австралию
динго
привез
человек и
что динго
обособлялся
от него по
мере того,
как культура
австралийцев
регрессировала.
Тот же
самый
фактор,
который,
возможно,
вызвал этот
регресс, -
медлительность
большинства
сумчатых и
легкость
охоты на
них - вероятно,
способствовал
и полному
одичанию
австралийской
собаки.
Мне
хотелось
составить
собственное
мнение о
сущности
натуры
динго и о
его
поведении с
домашними
собаками, а
потому я
решил
вырастить
щенка-динго
у себя дома.
Удобный
случай
представился,
когда Сента,
мать Стаси,
и
самка-динго
в Шенбруннском
зоопарке
забеременели
одновременно.
Я как раз
засунул
моего динго
в портфель,
когда Антониус
внезапно
взглянул на
часы и воскликнул:
- Боже мой!
Мне пора. Я
должен быть
на похоронах
старика
Вернера! А
вы разве не
идете? -
Конечно,
иду! - Тут я
вдруг
сообразил,
что именно
это важное
дело
маячило все
время где-то
у меня в
памяти.
Профессор
Фриц Вернер
был моим
учителем, и
я питал к
нему
глубочайшее
уважение - в
наши дни
трудно
найти
человека,
который
знал бы
животных
так, как он.
Его узкой
специальностью
была
герпетология,
то есть он
занимался
амфибиями и
рептилиями,
но в то же
время он
был выдающимся
зоологом
широкого
профиля и
принадлежал
к тому ныне
почти
исчезнувшему
типу
ученых,
которые
способны с
одного взгляда
узнать
любое
ползающее
или
летающее существо.
Его
эрудиция
была
огромна и
охватывала
буквально
все классы
животного
мира.
Ходить с
ним на
экскурсии
было столь
же интересно,
сколь и
поучительно,
потому что
он почти
без
колебаний
сразу же
называл
практически
любое живое
существо.
Те, кто
бывал с ним
в его
многочисленных
экспедициях
в Северной
Африке и на
Ближнем
Востоке,
рассказывали
мне, что
фауну этих
областей он
знал не
худе, чем
фауну своей
родной
страны.
Вдобавок
профессор
Вернер с
большим
успехом разводил
животных в
неволе, и я
получил от
него массу
сведений о
том, как
нужно
содержать террариумы.
И вот
теперь я
оказался в
весьма затруднительном
положении:
я хотел
отдать
последний
дог моему
глубоко
почитаемому
учителю, но в то же
время мне
нужно было
как можно
скорее
доставить
динго к его
приемной
матери в Альтенберг.
Однако я
был уверен,
что щенок
будет спокойно
спать в
теплом
гнезде,
которое я
устроил для
него у себя в
портфеле, а
потому мы
отправились
из Шенбрунна
прямо на
кладбище. Я
надеялся
затеряться
где-нибудь
в конце
процессии,
но
профессор Вернер
был
холостяком
и почти не
имел родственников,
и мы с Антониусом,
как ученики
покойного,
которых он
всегда отличал,
вынуждены
были идти
за гробом в
первых рядах.
И вот, когда
мы, полные
искреннего
горя, стояли
перед
открытой
могилой
старого
зоолога, из
глубины
моего
портфеля
внезапно раздался
тонкий,
пронзительный
вопль -
вопль щенка,
призывающего
мать. Я
расстегнул
портфель и
сунул в
него руку,
чтобы
утихомирить
маленького
динго, но он
только
завизжал еще
пронзительнее.
Мне
оставалось
одно - поскорее
скрыться. Я
осторожно
пробрался
сквозь
густую
толпу, а Антониус,
как
настоящий
друг,
последовал
за мной. Подавив
смех, он сказал:
- Это
оскорбило
чувства
всех, кто там
присутствовал...
кроме
старика
Вернера. - И на
глазах у
него
показались
слезы. И как
знать?
Возможно,
из всех, кто
стоял у
могилы, ближе
всех
старому
профессору
были мы с
маленьким
динго в
портфеле.
Приехав в Альтенберг
с моим
портфелей,
я сразу же
прошел на
террасу, которая
на время
была отдана
в
распоряжение
Сенты, и
преподнес
ей
австралийского
кукушонка. Динго
тем
временем
успел
отчаянно
проголодаться
и теперь
непрерывно
скулил и
повизгивал.
Сента
услышала его
еще издали
и
направилась
мне
навстречу,
тревожно
навострив
уши. Собаки
видят
довольно
плохо, да Сента
была и не
настолько
умна, чтобы
сообразить,
что ее
малыши на
месте.
Жалобные
вопли, доносившиеся
из
портфеля,
разбудили в
ней материнские
инстинкты,
и она уже
считала
невидимого
щенка
своим. Я извлек
динго на
свет и
положил
посреди
террасы,
надеясь,
что она
сама унесет
его к себе в ящик.
Если вы
хотите,
чтобы
млекопитающая
мать
приняла
чужого
малыша,
лучше всего
подложить
его ей
перед
логовом и в
наиболее
беспомощном
виде. В этом
случае
копошащееся
существо
стимулирует
материнский
инстинкт
гораздо
сильнее, и
приемная мать
скорее
всего
осторожно
унесет к
себе сироту,
подброшенного
снаружи;
если же она
обнаружит
его среди
своих
малышей, то
воспримет
как чужака
и съест. В
определенной
мере такое
поведение
понятно и с
человеческой
точки зрения.
Но хотя
малыш и
унесен в
логово, это
еще не означает
усыновления.
У низших
млекопитающих,
вроде крыс
и мышей,
чужой
детеныш,
лежащий у
гнезда,
нередко
вызывает
реакцию перетаскивания,
по
позже, в
гнезде, он
опознается
как чужак и
безжалостно
пожирается.
Еще более
элементарно
-
рефлекторной
и, с точки
зрения
человека, еще
менее
последовательной
представляется
та форма
материнской
реакции
прихода на
помощь,
которая
существует
у многих
птиц.
Предположим
для
примера, что
пеганка,
ведущая
выводок,
увидит в
руках экспериментатора
надрывно
пищащего
утенка
кряквы.
Пеганка
немедленно
с удивительным
мужеством
бросится на
человека и
буквально
вырвет
утенка из
его
пальцев.
Однако такое
противоречивое
поведение
очень
просто: призывный
крик утенка
кряквы
почти не
отличается
от писка
молодых
пеганок, и
он чисто
рефлекторно
вызывает у
матери-пеганки
стремление
прийти
утенку на
помощь.
Однако пушок
птенцов
кряквы
заметно
отличается от
пушка
пеганок, а
потому спасенный
было утенок
воспринимается
рядом с ее
собственными
утятами как
чужак, и его
вид
побуждает в
ней реакцию
защиты выводка
- также
чисто
рефлекторную.
И маленькая
кряквы из
птенца,
которого
надо
спасти, внезапно
превращается
во врага,
которого
необходимо
прогнать.
Даже у столь
высокоразвитого
в
психическом
отношении
млекопитающего,
как собака,
легко может
возникнуть
такой же
внутренний
конфликт,
вызванный
противоположными
побуждениями
рефлекторного
порядка.
Маленький
динго
поскуливал,
и Сента
кинулась к
нему, явно
намереваясь
унести его
в ящик. Она
даже не
остановилась
обнюхать
его, чтобы
убедиться,
что перед
ней действительно
ее
собственный
щенок.
Вместо этого
она сразу
же
нагнулась
над
плачущим
малышом и
широко
открыла
пасть,
готовясь
ухватить
его для
переноса:
собаки в
этих
случаях
забирают
щенка так
глубоко в
пасть, что
он
оказывается
позади
клыков,
которые
могли бы
его
поранить. И
в этот
момент в ноздри
Сенты
ударил
чужой дикий
запах,
который
динго привез
с собой из
зоопарка.
Она в ужасе
отпрянула и
при этом
выдохнула
воздух с
каким-то
кошачьим
шипением -
ни до, ни после
мне не
приходилось
слышать,
чтобы собаки
испускали
подобный
звук.
Однако
затем она
снова направилась
к щенку,
осторожно
принюхиваясь.
Прошло не
меньше
минуты, прежде
чем она
коснулась
его носом.
Но после этого
Сента
внезапно
принялась
ожесточенно
вылизывать
его шкурку -
мне были
хорошо
знакомы эти
продолжительные
подсасывающие
движения ее
языка: при
обычных
обстоятельствах
собака слизывает
таким
образом с
новорожденного
щенка
оболочку
плодного
пузыря. Для того
чтобы
объяснить
ее
поведение,
я должен
буду
несколько
отвлечься. В тех
случаях,
когда
млекопитающие
матери поедают
своих
новорожденных
детенышей
(это
явление
наблюдается
у домашних
животных,
например у
свиней и
кроликов, а
иногда и в
питомниках,
где разводят
пушных
зверей),
причина
обычно
заключается
в каком-то
дефекте тех
реакций,
которые
приводят к
удалению
плодной
оболочки, а
также
плаценты и
к перегрызанию
пуповины.
Едва
детеныш
родится,
как мать
начинает подсасывающими,
лижущими
движениями
подцеплять
складку
плодной
оболочки
таким образом,
чтобы
захватить
ее резцами
и аккуратно
прокусить.
(При этом
нос ее
сморщивается,
а резцы
оскаливаются
примерно
так же, как
при
"выкусывании"
насекомых,
когда собака,
пытаясь
избавиться
от
паразитов,
жует
собственную
кожу в
надежде
прихватить
при этом одного
из своих
мучителей).
После того
как плодная
оболочка
таким
образом
вскрывается,
мать все
глубже и
глубже
всасывает
ее в пасть и
постепенно
заглатывает;
дальше
наступает
через
плаценты и
соединенной
с ней части
пуповины.
На этом
этапе покусывание
и
всасывание
замедляются
и
становятся
более
осторожными,
пока,
наконец,
свободный конец
пуповины не
открутится,
как кончик
сосиски, и
не будет
высосан
досуха. Тут,
конечно,
операция
должна
прекратится.
К
несчастью,
у домашних
животных
процесс
часто на
этом не останавливается.
В таком
случае не
только проглатывается
пуповина,
но и
распарывается
брюшко
новорожденного
в области
пупка. У меня
была
крольчиха,
которая
продолжала вылизывание
до тех пор,
пока не
съедала
печень
своего детеныша.
Фермеры и
кролиководы
знают, что свиноматке
или
крольчихе,
которая
имеет обыкновение
съедать
свой
приплод,
можно в этом
воспрепятствовать,
если сразу
же забрать
у нее
новорожденных
детенышей и
подложить
их ей
очищенными
и сухими
несколько
часов
спустя,
когда у нее
угаснет
потребность
поедать
плодную
оболочку и
плаценту.
Ясно, что
эти
животные,
несмотря на
подобное отклонение,
обладают
абсолютно
нормальными
материнскими
инстинктами.
Другие
самки см
вполне
нормальным
поведением,
принадлежащие
к самым
разнообразным
видам
млекопитающих,
избавляются
от мертвых
или больных
новорожденных,
поедая их.
Движения,
которые они
проделывают,
точно
совпадают с
теми, к каким
они
прибегают,
поедая
плодную
оболочку и
плаценту, и
начинают
они,
естественно,
с пупка. Мне
как-то
довелось
наблюдать
чрезвычайно
яркий
пример
такого
поведения в
Шенбруннском
зоопарке,
где жила
чета
ягуаров -
оранжево-желтый
самец и
великолепная
черная
самка, которая
чуть ли не
ежегодно
приносила прекрасных
здоровых
котят,
таких же
черных, как
она сама. В
том году, о
котором
идет речь, у
нее родился
только один
котенок,
хилый заморыш.
Тем не менее
он дотянул
до двух
месяцев.
Как раз в то
время я
заглянул к
профессору Антониусу,
и когда мы,
прогуливаясь
по
зоопарку,
подошли к
клеткам с
крупными
хищниками,
он сказал
мне, что ягуаренок
в последнее
время начал
хиреть и
вряд ли выживет.
В эту
минуту мать
как раз
"умывала" его,
то есть
вылизывала
с головы до
ног. Возле
клетки
стояла
художница,
постоянная
посетительница
зоопарка,
очень
любившая животных.
Она
сказала,
что ее
очень
трогает заботливость,
с какой эта
большая
кошка ухаживает
за своим
больным
малышом. Но Антониус
печально
покачал
головой и
повернулся
ко мне: -
Вопрос на
экзамене
специалисту
по поведению
животных:
что
происходит
сейчас с самкой
ягуара? Я
сразу
понял, на
что он
намекал. В вылизывании
чувствовалась
нервная
торопливость,
и в нем
проскальзывала
тенденция к
подсасыванию;
кроме того,
я заметил,
как мать
дважды подсовывала
нос под
брюхо детеныша,
метясь
языком в
пупок.
Поэтому я
ответил: -
Начинается
конфликт
между
реакцией ухода
за пометом
и
стремлением
сожрать
мертвого
детеныша.
Добросердечная
художника
отказалась
этому
поверить,
но мой друг
согласно
кивнул, и, к
несчастью,
я оказался
прав:
наутро
маленький
ягуар исчез
бесследно. Мать
съела его.
Вот о чем я
вспомнил,
глядя, как Сента
вылизывает
маленького
динго, и не
ошибся в своем
заключении.
Через
минуту-другую
она подсунула
нос под
щенка и
перекатила
его на
спину.
Затем она
принялась
тщательно
вылизывать
его пупок и
вскоре уже начала
прихватывать
зубами кожу
брюшка. Динго
взвизгнул и
громко
заскулил.
Снова Сента
в ужасе
отпрянула,
словно
подумав: "Я
сделала
малышу
больно!"
Было ясно,
что реакция
ухода за
пометом,
"жалость",
вызванная
визгом,
вновь взяла
верх. Сента
решительно
потянулась
к голове
щенка, словно
намереваясь
унести его
в ящик, но
когда открыла
пасть,
чтобы взять
его, она
вновь ощутила
странный,
незнакомый
запах и
опять принялась
торопливо,
со всем
большим
жаром вылизывать
динго, пока
вновь не
ущипнула
его за
живот. Он опять
взвизгнул
от боли, и
она опять
отскочила в
ужасе.
Потом вновь
подошла к
нему, но движения
ее стали
еще
торопливее,
язык работал
еще
отчаяннее,
а
противоположные
побуждения
сменялись
еще чаще -
она никак
не могла
решить,
унести ли
ей сироту к
себе или
съесть его,
как
нежеланного
и
"неправильно
пахнущего"
подкидыша.
Легко было
заметить,
какие
внутренние
мучения
испытывает Сента, и
вскоре она
не
выдержала:
присев
перед динго
на задние
лапы, она
подняла нос
к небу и
излила свое
смятение в
долгом
волчьем вое.
Тут я
забрал не
только
динго, но и
всех щенят Сенты,
посадил в
картонную
коробку
возле
кухонной
плиты и
оставил там
на ночь,
чтобы они
хорошенько
потерлись
друг о
друга,
перемешав
все запахи.
Когда на
следующее
утро я
отнес Сенте
щенят, она
приняла их
с некоторым
сомнением и
пришла в
сильное
возбуждение.
Но вскоре она
перетаскала
их в конуру,
захватив и
маленького
динго,
причем не
первым и не
последним,
а среди
прочих.
Однако
позже она
распознала
в нем
чужака и,
хотя не
выгнала и
даже
вскармливала
вместе со
своими
детьми,
как-то
укусила его
за ухо с
такой
свирепостью,
что ухо это
навсегда
осталось
искалеченным
и жалобно
свисало
набок.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
|
