|
Когда-то
у меня была
увлекательная
книжечка
фантастических
историй,
называвшаяся
"Рассказы
Лыжного Эла
на сон
грядущий".
Под маской
забавной
чепухи в
них
пряталась
жгучая и
подчас
жестокая
сатира,
характерная
для
американского
юмора и не
всегда
понятная
европейцам.
В одной из
этих историй
Лыжный Эл с
чувством
повествует
о подвигах
своего
друга.
Примеры
невероятного
мужества,
ошеломляющего
благородства
и бескорыстного
человеколюбия
громоздятся
один на
другой
веселой
пародией на
американскую
романтику
Дальнего
Запада,
завершалась
рядом
трогательных
сцен, когда
этот герой
спасет Эла
от волков,
гризли,
голода,
холода и
прочих бесчисленных
опасностей.
Рассказ
кончается
лаконичным
сообщением:
"Проделывая
все это, он
отморозил
ноги, так
что, к
сожалению,
мне
пришлось
его
пристрелить".
Если в моем
присутствии
человек
хвастает
достоинствами
своей
собаки, я
обязательно
спрашиваю,
где она
теперь,
по-прежнему
ли с ним. И слишком
часто
получаю
ответ в
духе Лыжного
Эла:
"Нет, мне
пришлось от
нее
отделаться...
я переехал
в другой
город (или
сменил квартиру
на меньшую,
или перешел
на другую
работу), и
мне стало
трудно
держать
собаку". Или
еще
что-нибудь
в том же
роде. Меня
поражает, как
люди, во
всех
остальных
отношениях
вполне
добропорядочные,
нисколько
не смущаются,
признаваясь
в подобном
поступке. Они
не сознают,
что между
их
поведением
и поведением
эгоиста,
высмеянного
в этой
истории,
нет
принципиальной
разницы. Собака
лишена каких
бы то ни
было прав
не только
согласно
законам, но
и из-за
бесчувственности
многих
людей.
Преданность
собаки - это
драгоценный
дар,
накладывающий
на того, кто
его принимает,
не меньшие
обязательства,
чем человеческая
дружба. И
это следует
иметь в виду
всем, кто
намеревается
обзавестись
четвероногим
другом. Случается,
конечно,
что собака
сама
навязывает
вам свою
любовь,
который вы
не искали,
как
случилось
со мной, когда
я, катаясь
на лыжах во
время
отпуска,
познакомился
с Хиршману
было около
года, и он
уже стал
типичной
собакой,
так и не
обретшей
хозяина, -
старший лесничий,
которому он
принадлежал,
любил
только
старую
жесткошерстную
легавую и
не обращал
ни малейшего
внимания на
несуразного
щенка, не
обещавшего
стать
хорошей
охотничьей
собакой. Хиршман
был
ласковым,
чувствительным
псом и
побаивался
хозяина,
что не
слишком
рекомендует
лесничего
как
хорошего
дрессировщика.
Но я не
составил
особенно
высокого
мнения и о Хиршмане,
когда уже
на второй
день он
отправился
с нами. Я
принял его
за подхалима
- и ошибся,
так как
потом
выяснилось,
что он следовал
не за нами, а
только за
мной одним. Когда
однажды
утром я
обнаружил,
что он спит
под дверью
моей
комнаты, я
усомнился в
своем
первоначальном
заключении
и подумал, не
означает ли
это
зарождения
великой
собачьей
любви. Я
опоздал со
своей
догадкой -
клятва
верности
уже была
принесена,
и в день моего
отъезда
собака не
захотела от
нее отречься.
Я попытался
поймать Хиршмана
и запереть
его, чтобы
он не
побежал за
нами, но он
старательно
держался в
стороне от
меня. Дрожа
от тоски,
опустив
хвост, он с
безопасного
расстояния смотрел
на меня,
словно говоря:
"Я сделаю
для тебя
все, что ты
захочешь,
за исключением
одного - я
тебя не
покину!" И я
сдался.
"Сколько вы
возьмете за
свою
собаку?" - спросил
я у
лесничего.
С его точки
зрения, поведение
Хиршмана
было
чистейшей
воды
предательством,
и он ответил
резко:
"Десять
шиллингов!"
Это
прозвучало
как ругательство.
Но, прежде
чем он
нашел более
весомые
слова,
десять
шиллингов
были вложены
ему в руку, а
две пары
лыж и две
пары собачьих
лап уже
неслись под
уклон. Я
знал, что Хиршман
последует
за нами, но
ошибочно полагал,
будто,
мучимый
угрызениями
совести, он
будет
бежать
далеко
позади,
чувствуя,
что нарушил
запрет.
Однако
произошло
нечто
совершенно
неожиданное:
могучее
собачье
тело
ударило
меня в бок,
как
пушечное
ядро, и я
шлепнулся
на
обледенелую
дорогу.
Далеко не
всякий
лыжник
сумеет
удержать
равновесие,
если на
него
внезапно
налетит
огромный
пес,
обезумевший
от
восторга. Я
недооценил
сообразительности
Хиршмана,
и он
исполнил
танец
радости над
мои распростертым
телом. Мы
оцениваем
благородство
двух
друзей, исходя
из того, кто
из них
способен на
большую бескорыстную
жертву ради
другого. В XIX
веке один
философ
сказал:
"Пусть
вашей целью
будет
всегда
любить
больше, чем
любят вас;
не будьте в
любви
вторым".
Когда дело
касается людей,
мне иногда
удается
выполнить
эту
заповедь,
но в моих
отношениях
с преданной
собакой я
всегда
оказываюсь
вторым.
Какие это
необычные и
единственные
в своем роде
узы! Вы
когда-нибудь
задумывались
над их необычностью?
Человек -
существо,
наделенное
разумом и
высокоразвитым
чувством
моральной
ответственности,
существо,
для которого
высшей и
благороднейшей
верой сала
вера в
братскую
любовь, -
именно тут
вдруг
оказывается
менее
благородным,
чем
четвероногий
хищник.
Говоря так,
я вовсе не
позволяю себе
впасть в
сентиментальный
антропоморфизм.
Даже самая
высокая
человеческая
любовь порождается
не
рассудком,
не
специфически
человеческим
нравственным
чувством, а
берет
начало в
гораздо
более
глубоких и
древних
чисто
эмоциональных,
а значит,
инстинктивных
слоях.
Самое
безупречное
и нравственное
поведение
утрачивает
цену в
наших
глазах,
если оно
диктуется
только
рассудком.
Элизабет Броунинг
писала:
Люби меня,
люби лишь
ради Любви
самой. Даже
в наши дни
человеческое
сердце все еще
остается
таким же,
как у
высших
животных,
ведущий
групповой
образ
жизни, как
бы
безвременно
ни
превосходил
их человек
благодаря
своему
разуму и
нравственному
чувству.
Факт
остается
фактом: моя
собака
любит меня
больше, чем
я ее, и это
всегда порождает
во мне
смутный
стыд.
Собака в
любой
момент
готова
пожертвовать
за меня
жизнью.
Если бы на
меня напал
лев или
тигр, Эди,
Булли,
Тита, Стаси
и все мои
остальные
собаки без
малейшего колебания
кинулись бы
в неравную
схватку ради
того, чтобы
на
несколько
секунд
продлить
мою жизнь. А
как
поступил бы
на их месте
я?
ПРОДОЛЖЕНИЕ
|
