|
В
этой главе
я попытаюсь
на
конкретных
примерах
проиллюстрировать,
каким
образом упоминавшиеся
выше
характерологические
черты
проявляются
в
индивидуальных
особенностях
отдельных
собак. При
этом я буду
исходить из
общего
деления
собак на
две противоположные
группы по
признаку
либо полного
сохранения
детской
зависимости,
либо столь
же полного
ее
отсутствия
в сочетании
с
соответствующей
степенью
преданности
вожаку со
всеми
вытекающими
отсюда последствиями.
Я начну с
рассказа о
собаке, чья
на первый
взгляд
трогательная
детская
привязанность
к хозяину
принимала
настолько
преувеличенные
формы, что
это был уже
не пес, а
какая-то
пародия.
Речь пойдет
о таксе по
кличке Кроки,
которую
подарил мне
добрый
дядюшка, плохо
разбиравшийся
в животных.
Я был тогда
еще совсем
маленьким
мальчиком,
но уже
заядлым
натуралистом.
Кличку
Кроки песик
получил
потому, что
мой добрый
родственник
сначала
облагодетельствовал
меня
крокодильчиком,
но тот
наотрез отказывался
есть (мне не
удавалось
нагревать
мой
террариум
до нужной температуры),
и мы
обменяли
его в
зоологическом
магазине на
животное,
наиболее
напоминавшее
его внешне, -
на
аристократическую
таксу с
очень
длинным
туловищем и
очень короткими
лапами.
Этот
кобелек
действительно
был похож
на
крокодила,
его
отвислые
уши подметали
пол в
буквальном
смысле
слова. Его
отличало
ласковое
дружелюбие:
и при
первой же встрече
он
приветствовал
меня как
давно потерянного
хозяина.
Конечно,
это мне
очень льстило,
пока я не
заметил,
что Кроки
точно так
же
встречает
всех и
каждого.
Его томила
бурная
любовь ко
всему роду
человеческому
без всяких
исключений.
Он никогда
ни на кого
не лаял и,
хотя,
возможно, я
и мои
близкие
нравились
ему больше
остальных людей,
без
колебаний
следовал за
первым позвавшим
его
человеком,
если нас не
оказывалось
поблизости.
С возрастом
Кроки не
избавился
от своей
страсти, и
нам
постоянно
приходилось
уводить его
из соседних
и не
соседних
домов, куда
он
отправлялся
погостить.
В конце концов
моя
двоюродная
сестра,
питавшая
слабость к
этой
красивой
таксе,
взяла ее к
себе, и Кроки
обосновался
к нее в Гринцинге
(пригороде
Вены), где
продолжал
вести тот же
рассеянный
образ
жизни. Он на
самые разные
сроки
поселялся
то у одних,
то у других
знакомых, и
несколько
раз его
крали и
продавали
простодушным
людям,
которых
пленяла его
"преданность".
Возможно,
крал Кроки
один и тот
же вор,
который,
ознакомившись
с его привычками,
сделал из
него статью
постоянного
и довольно
приличного
дохода.
Диаметральной
противоположностью
этой такте
я назвал бы
Волка, одну
из двух
собак,
которые
живут у нас
сейчас.
Впрочем,
вряд ли
можно
сказать, что
он "живет у
нас". Это
типичная
независимая
волчья
собака, в
характере
которой нет
ни капли
инфантильности,
и она
никому не
подчинена;
собственно
говоря,
Волк явно считает
себя
вожаком
нашей
"стаи".
Объяснение
его
характера
кроется в
истории его
жизни.
Период,
когда
волчья
собака
навеки отдает
свою
привязанность
одному
какому-то человеку
(период
"запечатления"),
наступает у
нее
сравнительно
рано -
примерно на
пятом месяце
жизни. Мне
как-то
пришлось
дорого заплатить
за свою
неосведомленность
в этом вопросе.
Первую нашу
суку
чау-чау я
купил в подарок
жене ко дню
рождения и,
желая
сделать ей
сюрприз,
попросил
мою
двоюродную
сестру
подержать
щенка
(которому
было около
шести
месяцев)
оставшуюся
неделю у
себя. Хотите
верьте,
хотите нет,
но этих
семи дней
оказалось
достаточно,
чтобы
маленькая
чау-чау раз
и навсегда
отдала свою
любовь моей
кузине, что
несколько
снизило ее
подарочную
ценность.
Хотя кузина
бывала у
нас редко,
упрямая
чау-чау
явно
считала
своей
законной владелицей
ее, а не мою
жену.
Правда, она
постепенно
привязалась
к жене, но,
несомненно,
эта
привязанность
была бы
куда более
горячей,
если бы я
принес ее
из
питомника
прямо домой.
Даже много
лет спустя
она охотно ушла
бы от нас к
своей
первой
"хозяйке".
Период, во
время
которого
такая
собака
выбирает
себе
хозяина,
может
миновать
бесплодно, если
она будет
оставаться
в питомнике
слишком долго
либо по
какой-то
другой
причине для
нее не найдется
подходящего
хозяина. И в
том и в
другом
случае
складывается
своеобразный,
абсолютно
независимый
собачий характер,
олицетворенный,
в
частности,
в Волке. Он
родился
вскоре
после
окончания
второй
мировой
войны,
когда остро
ощущалась
нехватка
продовольствия,
но моя жена
сохранила
его, чтобы
сделать мне
подарок,
так как
думала, что
я вот-вот
вернусь
домой. К
несчастью,
вернулся я
далеко не
так скоро, и
Волку в
период
запечатления
не к кому
было
привязаться.
Его
маленькая
сестра жила
(и до сих пор
живет) в
соседней
деревне у
трактирщика,
страстного
любителя
собак,
особенно
чау-чау.
Волк
довольно
скоро
отыскал
свою сестру
в роскошном
новом доме
и в
возрасте
семи месяцев
переселился
туда.
Одновременно,
используя
свойственное
ему
надменное
обаяние, он
втерся
минимум в
два других
дома, и было
время,
когда
четыре
семьи
наивно
считали
себя
единственными
хозяевами
этого великолепного
пса. Когда я
наконец
вернулся
домой,
Волку
исполнилось
уже полтора
года.
Держась с
ним
тактично и
ненавязчиво,
я сумел
завоевать
его доверие
настолько,
что он по доброй
воле
сопровождал
меня в
далеких прогулках,
хотя я,
безусловно,
не мог
гарантировать,
что ему
вдруг не
взбредет в
голову расстаться
со мной и
отправиться
по каким-то
другим свои
делам. Он
послушно
бежал за
моим
велосипедом,
только если
мне
удавалось заманить
его
подальше. В
неисследованных
местах,
куда собака
не
забредает
во время своих
самостоятельных
экскурсий и
где она чувствует
себя
уверенной
только
рядом со знакомым
человеком,
отношения
собаки к
хозяину
уподобляется
отношению
волка к
вожаку
стаи, ведущему
ее через
чужую
территорию.
В результате
человек
обретает в
глазах
собаки статус
волка-вожака,
и я не знаю
лучшего
способа
заставить
собаку
признать в
вас хозяина.
Чем менее
привычна
окружающая
обстановка,
тем более
тесным
становится
контакт между
собакой и
вами, а
потому
наиболее
эффективны
ситуации, в
которых
собака
ощущает
полную
рассеянность.
Возьмите
выросшую в
деревне
собаку в
город, где
ее
уверенность
в себе
будет
подорвана
воздействием
множества
незнакомых
раздражителей
- трамваями,
автомобилями,
неведомыми
запахами,
чужими
людьми, - и
самая
непокорная
собака из
страха
лишиться
единственного
друга
пойдет
рядом с вами
как
вымуштрованный
полицейский
пес. Конечно,
не следует
приводить
собаку
туда, где
она будет
испытывать
панический
ужас, так как,
хотя в
первый раз
она и
проявит
безупречное
послушание,
во второй
раз вы ее
туда уже не
заманите, а
попытка
насильно
тащить на поводке
собаку с
сильным
характером
приведет к
результатам
противоположным
тому, которого
вы
добиваетесь.
Мне удалось
настолько
заслужить
уважение
Волка, что
он перебрался
из трактира
к нам и
признал
меня хозяином
- в том
смысле, что
сопровождал
меня повсюду,
даже в
места, ему
неприятные.
Но этим все
и
исчерпывалось.
Послушание
было ему
абсолютно
чуждо, и он
по-прежнему
часто пропадал
из дому. До
самого
последнего
времени он
регулярно
отсутствовал
по субботам
и воскресеньям.
Я заметил
это потому,
что его никогда
не
оказывалось
под рукой,
когда мне
хотелось
показать
его
друзьям,
приезжавшим
погостить к
нам на эти
дни. Тайна
раскрылась
быстро -
вечер
субботы и
все
воскресенье
Волк
проводил... в
трактире.
По-видимому,
он обнаружил,
что именно
в это время
может рассчитывать
на наиболее
лакомое
угощение, да
и
присутствие
двух
красавиц
чау-чау
тоже, вероятно,
располагало
его
чувствовать
себя там
как дома.
Довольно
поверхностная
дружба,
связывающая
меня с
Волком,
служит мне
неистощимым
источником
полезных
сведений и
развлечения.
Исследователю
психологии
животных
крайне
интересно
изучать собаку,
не
чувствующую
себя
обязанной
верностью
ни одному
человеку, а
Волк -
первая
собака
этого типа,
с которой
мне довелось
близко
познакомится.
И очень
смешно, как
все
(включая и
меня самого),
кто знаком
с этим
гордым,
властным
псом, чувствуют
себя
польщенными,
если он
величественно
почтит их
знаком
своего
расположения.
Описав
таксу Кроки
и чау-чау
Волка,
которые по
диаметрально
противоположным
причинам не
обрели
настоящего
контакта с
хозяином, я
перейду к
третьей
собачьей
личности и
расскажу о
характере
моей овчарки
Стаси. В
ее
отношении к
хозяину
счастливо
сочетались
сильная
детская
зависимость,
полученная
от бабушки
Титы, и
исключительная
преданность
вожаку,
унаследованная
от предков
с волчьей
кровью. Стаси
родилась у
нас в доме
ранней
весной 1940
года, и ей
было семь
месяцев,
когда я
объявил ее
своей личной
собакой и
занялся ее
воспитанием.
В ее внешности,
как и в ее
темпераменте,
необыкновенно
удачно
сочетались
особенности
немецких
овчарок и
чау-чау.
Острая
волчья морда,
широкие
скулы,
раскосые
глаза,
короткие пушистые
уши,
короткий мохнатых
хвост, а главное
-
удивительно
пластичные
и изящные движения
делали ее
похожей на
миниатюрную
волчицу.
Только
огненная,
золотисто-рыжая
шерсть
выдавала в
ней кровь
шакалов. Но
по-настоящему
золотым у
нее был
характер.
Она с удивительной
быстротой
постигла
азы собачьего
воспитания
- послушно
ходила
рядом, как с
поводком,
так и без
него,
садилась и
ложилась.
Она сама
научилась
соблюдать
чистоту в доме
и не
трогать
домашнюю
птицу, так
что этих
правил ей
внушать не
пришлось.
После двух
кратких
месяцев
судьба
разлучила
нас - 2
сентября 1940
года я
уехал
читать курс
психологии
в
Кенигсбергском
университете,
расставшись
с семьей,
домом и
собаками.
Когда я вернулся
на
рождественские
каникулы, Стаси
обезумела
от радости,
доказывая,
что ее великая
любовь ко
мне не
изменилась.
Она
по-прежнему
четко
выполняла
команды,
которым я
ее научил, и
во всех
отношениях
была той же
самой
собакой, с
которой я
расстался четыре
месяца
назад. Но
когда я
начал собираться
в дорогу,
разыгралось
несколько
трагических
сцен.
Многим
любителям
собак, несомненно,
самим
приходилось
переживать
нечто
подобное.
Еще до того,
как я
принялся упаковывать
чемоданы -
видимый
знак
отъезда, - Стаси
заметно
приуныла и
отказывалась
отойти от
меня хотя
бы на шаг.
Когда я
выходил из
комнаты,
она с
нервной
поспешностью
вскакивала
и бежала за
мной,
сопровождая
меня даже в
ванную
комнату.
Когда вещи
были уложены
и мой
отъезд стал
неминуемой
реальностью,
тоска
бедняжки Стаси
сменилась
отчаянием,
почти
неврозом.
Она отказывалась
есть, ее
дыхание
стало
ненормальным
- очень
неглубоким,
перемежающимся
судорожными
вздохами. Мы решили
запереть ее
перед мои
уходом, чтобы
она не
бросилась
за мной. Но,
как ни
странно, Стаси,
которая
последние
дни не
оставляла
меня ни на
минуту, тут
вдруг
убежала в
сад и не
выходила на
мой зов. Послушнейшая
из собак
внезапно
стала
своевольной,
а поймать
ее мы не
сумели. Когда
наконец в
сопровождении
обычной
свиты детей
и ручной
тележки с
багажом я
отправился
на вокзал,
шагах в
пятидесяти
за нами
следовала
собака
самого
дикого вида
- хвост у нее
был опущен,
шерсть на
загривке
стояла
дыбом, глаз
сверкали
безумием. Я
сделал еще
одну
попытку поймать
Стаси,
но у меня
ничего не
получилось.
Даже когда я
вошел в
вагон, она
продолжала
сохранять вызывающую
позу
взбунтовавшейся
собаки и, прижав
уши,
подозрительно
следила за
мной с
безопасного
расстояния.
Поезд
тронулся, а Стаси
все еще
стояла
неподвижно.
Однако,
когда поезд
набрал
скорость,
она
внезапно метнулась
вперед,
стрелой
промчалась
вдоль
состава и
вскочила в
него на три
вагона впереди
того, на
площадке
которого я
продолжал
стоять,
чтобы
согнать ее
в случае
необходимости.
(В Англии
вагоны
поездов
местного
следования
снабжены с
обоих концов
очень
широкими
площадками).
Я кинулся по
вагонам
вперед и,
схватив ее
за загривок
и основание
хвоста,
сбросил с
поезда,
который к
этому
времени шел
уже очень
быстро. Стаси
ловко
приземлилась
на все
четыре
лапы. Насторожив
уши и
наклонив
голову, в
позе, в которой
уже не было
ничего
вызывающего,
она смотрела
вслед
поезду,
пока он не
скрылся из
виду.
Вскоре
после моего
возвращения
в
университет
я получил
тревожные
известия о Стаси:
она
передушила
многих
соседских
кур, завела
привычку
бесцельно
бродить по
окрестностям,
разучилась
вести себя
в доме и не
желала
никому
подчиняться.
Она
сохраняла
ценность
только как
сторожевая
собака, потому
что со дня
на день
становилась
все более
свирепой.
После того
как Стаси
совершила
целый ряд
преступлений,
включая
несколько
массовых
истреблений
кур, кровопролитный
налет на
крольчатник
и, наконец,
превращение
в лохмотья
брюк
почтальона,
она была
низведена
до
положения
дворовой
собаки и в
унылом
одиночестве
сидела на
веранде у
западной
стены дома.
То есть
одинокой
она была только
в смысле
человеческого
общества,
так как
делали
большую и
удобную
конуру с
красавцем
динго, о
котором я
уже
рассказывал
во второй
главе.
Таким
образом, с
января по
июнь она
просидела
взаперти,
точно
пленный дикий
зверь, и
вместе с
диким
зверем.
Вернувшись
в Альтенберг
в конце
июня, я
сразу пошел
в сад
повидаться
со Стаси.
Едва я
начал
подниматься
на веранду,
как Стаси
и динго бросились
мне
навстречу с
той
свирепостью,
на которую
способны
только
собаки,
лишенные
свободы. Я
остановился
на верхней
ступеньке,
а они
приближались
с рычанием
и лаем, так
как ветер
относил мой
запах в
сторону. Я
решил
проверить,
когда они
узнают меня
зрительно,
но до этого
дело не
дошло.
Внезапно Стаси
учуяла
меня, и
дальнейшего
я никогда
не забуду:
она резко
остановилась
и замерла,
как статуя.
Шерсть у
нее на
загривке
еще стояла
дыбом, уши
еще были
прижаты, а
хвост
опущен, но
ее ноздри
уже широко
раздувались,
ловя весть,
которую нес
ей ветер.
Затем
шерсть
легла, по
телу
пробежала
дрожь, и она
поставила
уши
торчком. Я
думал, что
она кинется
ко мне вне
себя от
восторга,
но этого не
произошло.
Душевные
страдания,
которые
были
настолько
интенсивны,
что изменили
всю ее
личность и
заставили
такое восприимчивое
существо на
много
месяцев
забыть все
правила
поведения,
не могли
исчезнуть
без следа в
одну
секунду.
Задние ноги
Стаси
подогнулись,
морда
задралась,
горло задергалось,
и
многомесячные
муки нашли
уход в жутких
и тем не
менее
прекрасных
звуках
волчьего воя.
Она выла
долго, не
меньше
полминуты,
а потом
молнией
кинулась на
меня. Я
оказался в
центре
тайфуна
собачьей
радости.
Она прыгала
мне на
плечи, чуть
не сорвала
с меня пиджак
- она, Стаси,
сдержанная,
корректная,
обычно
ограничивающаяся
свое приветствие
легким
помахиванием
хвоста, а
для выражения
любви
клавшая
голову мне
на колени,
не больше;
она,
молчаливая Стаси,
теперь
свистела,
как
паровоз, и
визжала даже
еще более
пронзительно,
чем минуту
назад выла.
Потом она
отпрыгнула
в сторону,
подбежала к
калитке и
оглянулась
на меня
через
плечо, умоляя,
чтобы я ее
выпустил.
Для нее
само собой
разумелось,
что с моим
приездом ее
арест кончился
и она опять
может вести
прежнюю
жизнь. Как не
позавидовать
крепости
этой нервной
системы!
Душевная
травма,
едва ее причина
исчезла, не
оставила
никаких
следов, кроме
тех, для
уничтожения
которых
достаточно
было повыть
полминуты и
полторы
минуты
исполнять
пляску
восторга,
после чего
собака уже
готова была
вернуться к
нормальному
существованию!
Когда я
направился
в дом, жена,
увидев, что
рядом со
мной бежит Стаси,
вскрикнула:
"Боже мой!
Куры!" Но Стаси
даже не
взглянула
на кур.
Вечером,
когда я взял
ее в
комнаты,
жена
предупредила
меня, что Стаси
теперь "не
следит за
чистотой".
Однако
манеры Стаси
вновь стали
безупречными.
Она
по-прежнему
помнила и
исполняла
все, чему я
ее обучил, то
есть была
точно той
же собакой,
какой ее сделали
неполных
два месяца
занятий со
мной. В
течение
девяти
месяцев
глубочайшей
собачьей
тоски она преданно
сохраняла
все, что
получила от
меня. И
теперь для Стаси
начались
недели
ничем не
омраченного
блаженства.
Во время
летних
каникул она
была моей
неразлучной
спутницей,
и мы почти
ежедневно
совершали
длинные
прогулки по
берегу
Дуная, и
иногда и
купались.
Но всему
наступает
конец, и,
когда
пришла пора
упаковывать
чемоданы,
возникла
опасность, что
уже
описанная
трагедия
повторится
вновь. Стаси
притихла и
уныло
ходила за
мной по
пятам. На
сей раз тот
бесспорный
факт, что
собака не
понимает
смысла
человеческих
слов, стоил
бедняжке Стаси
немало
мучений. Я
решил взять
ее с собой,
но не мог
объяснить
ей этого.
Сколько ни
повторял я
ей, что не
брошу ее,
она все
время оставалась
в крайне
нервном
напряжении
и не отходила
от меня ни
на шаг.
Однако под
конец мне
все же удалось
вывести ее
из этого
состояния.
Незадолго
до отъезда Стаси
снова
уединилась
в саду,
по-видимому,
с теми же
намерениями,
что и в
прошлый
раз. Я оставил
ее в покое
до самой
последней
минуты, а затем
позвал
таким
голосом,
каким
обычно звал
на
прогулку.
Тут она все
поняла и в
восторге
запрыгала
вокруг
меня.
Однако побыть
с хозяином Стаси
было
суждено
лишь
несколько
месяцев,
потому что
в октябре
меня
призвали на
военную
службу. При
расставании
повторилась
былая
трагедия с
той только
разницей,
что Стаси
сбежала и
два месяца
вела дикую
жизнь в
предместьях,
совершая
одно
преступление
за другим. Я
твердо
уверен, что
именно она
была таинственной
"лисицей",
опустошившей
крольчатник
на
загородной
вилле
одного
муниципального
советника.
В конце
декабря Стаси,
худая как
скелет, со
слезящимися
глазами и
воспаленным
носом,
вернулась
домой, и моя
жена окружила
ее
заботливым
уходом.
Однако
держать Стаси
в доме
после того,
как она
поправилась,
оказалось
невозможным,
и ее
отослали в
зоопарк,
где она
делила
клетку с
огромным таежным
волком,
который
стал ее
супругом. К
сожалению,
этот
брачный
союз
оказался
бесплодным.
Позже,
когда я
работал
невропатологом
в тыловом
госпитале,
мне удалось
взять ее к
себе. Потом
меня
отправили
на фронт, а Стаси и
ее шестерых
щенят я
отослал в
Вену, в Шенбруннский
зоопарк,
где в самом
конце войны
она погибла
во время
воздушного
налета. Но
один из наших
альтенбергских
соседей
купил ее
сына, и все
наши
нынешние собаки
- это его
потомство.
Хотя Стаси
провели со
своим
хозяином
меньше
половины
своей шестилетней
жизни, она
была самой
верной
собакой из
всех, с
которыми
мне
приходилось
иметь дело, -
а мне
приходилось
иметь дело
с очень
большим
числом
собак.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
|
